Отправлено: 03.06.09 23:16. Заголовок: Для чего им «теория тоталитаризма»?

Для чего им «теория тоталитаризма»?

Автор: Тарасов Александр

Попалась мне тут в руки стенограмма одних посиделок. Посиделки назывались так: «Прошлое: российский и немецкий подходы». Официально это был «российско-немецкий коллоквиум», который германский Фонд Фридриха Наумана проводил в июле 2007 года. Тот же фонд спустя год эту стенограмму и издал – в виде книжечки.

Признаюсь: я люблю читать эти книжечки, выпускаемые Фондом Фр. Наумана (фонд Свободной демократической партии Германии) в серии «Библиотека либерального чтения». Люблю вовсе не потому, что они хорошие и интересные. Наоборот: за исключением некоторых удачных сборников статей, обычно эти книжки совсем не хороши и не интересны, так как представляют собой именно стенограммы всевозможных российско-германских (иногда и еще с чьим-то участием) встреч, проведенных на немецкие деньги. Что люди делают на этих встречах? Дискутируют. Как дискутируют? В необязательном и «благожелательном» формате, то есть треплют языком. Почему бы и не потрепать, раз Фонд Фр. Наумана оплачивает? Фонд не против: пороха, конечно, эта треплющаяся публика не изобретет, истину в спорах не родит, но этого и не требуется. Требуется отчитаться: мероприятие проведено. Не забудьте: СвДПГ – парламентская партия, деньги, следовательно, в Фонде – государственные, государству надо давать отчет, что деньги не разворованы, не пропиты и не потрачены на проституток.

Почему же я люблю эти сборники? Именно из-за необязательности и расслабленности трёпа участвующих в организованных Фондом Фридриха Наумана встречах.Понимаете, они чувствуют себя спокойно, комфортно, им кажется, что кругом свои, поэтому можно говорить открыто, не стесняясь, зная, что между всеми участниками давно достигнут консенсус, а если и есть разногласия – то это разногласия внутри консенсуса. Ведь «экстремистов» (то есть противников «священной частной собственности» и сторонников социальной революции) на эти мероприятия не зовут.

В результате расслабившиеся говоруны что-нибудь постоянно выбалтывают – такое, что в присутствии врага никогда бы не сказали, – о чем-нибудь проговариваются (или оговариваются). Воздух свободы играет с профессорами плейшнерами злые шутки – как обычно. Именно это в сборниках Фонда мне и интересно.

Вот и сейчас: собрал Фонд Фр. Наумана наших с немцами (частью историков, а частью разных общественных деятелей – начиная с депутатов парламента (нашего и их) и кончая таким незаменимым общественным деятелем, как Владимир Быкодоров, руководитель Уральского бюро Фонда Фридриха Наумана) поговорить о том, как же в наших странах относятся к своему историческому прошлому, есть ли разница в подходах (немецком и российском) и, наконец, существует ли историческая ответственность. Сошлися они и заспорили. Спокойно так, академически. В рамках умеренности и аккуратности. Преимущественно почему-то со своими: то есть немцы с немцами, а наши с нашими.

И вот что привлекло мое внимание: дискуссия внутри немецкой делегации развернулась в основном вокруг пресловутой «теории тоталитаризма». По остальным вопросам немцы друг с другом были, как правило, согласны (собственно, там и тем-то для спора не было), но вот на «теории тоталитаризма» произошла осечка. Конечно, и тут то, что было, дискуссией назвать можно с большой натяжкой. Скорее это было давление большинства на одного «инакомыслящего» – чтобы паршивая овца не портила впечатления от всего стада. Но и это выглядело поучительно и показательно.

Большинство, конечно, свято верило в «теорию тоталитаризма» и постоянно давало понять своему несогласному коллеге, что он ведет себя неправильно. Но аргументов не приводило. И потому «инакомыслящий» – Норберт Фрай («профессор, зав. кафедрой новой и новейшей истории Университета им. Фридриха Шиллера в Йене», и, добавлю от себя, ведущий немецкий специалист по III Рейху) – делал вид, что он намеков не понимает, и мягко, но упорно гнул свою линию. Г-н Детлеф В. Штайн («руководитель Восточноевропейского центра в Берлине») очень настойчиво намекал, что «теорию тоталитаризма» нельзя ставить под сомнение – особенно после издания «Черной книги коммунизма» (с. 21) – и, озабоченный неуступчивостью Фрая, в конце концов, не выдержав, «объяснил», что в III Рейхе никакого фашизма не было, что фашизм – это сугубо итальянское явление, «а “борьба против фашизма” и тому подобное – это идеологически приукрашенные термины и идеологически подкрепленные аргументы из ЦК» (с. 84). Имел он в виду, конечно, ЦК СЕПГ, поскольку был «осси». Тут же выяснились интересные вещи. Оказывается, Детлеф В. Штайн – это не просто «осси», а гэдээровский диссидент (со второй половины 80-х, то есть когда диссидентом в ГДР – под давлением горбачевской «перестройки» – стало числиться модным и безопасным), его отец сражался в июне 1953-го в Берлине с советскими танками, а жена – дочь видного болгарского диссидента, которого дважды сажали в тюрьму (с. 84). В общем, как же можно не признавать «теорию тоталитаризма»? Кто же он, г-н Штайн, тогда получается, если не жертва тоталитаризма и не борец с оным?

Другой участник – Вольфганг Темплин («публицист») – тоже возвысил свой голос в защиту «теории тоталитаризма» и даже «объяснил», почему «нацистская» и «коммунистическая системы» подпадают под определение тоталитаризма. Потому, что они «притязают на всего человека» (с. 103). Правда, «коммунистическая система имеет… зеркально отраженное притязание» (с. 103), но это уже мелочи. Интересно, а мировые религии или, например, идеология неолиберализма с культом консюмеризма разве не притязают на всего человека?

Но Темплин пошел дальше – и прямо отождествил III Рейх с ГДР! Так и сказал: «Те же самые феномены» (с. 81). Аргументов он, правда, никаких не привел, но зато кое-что о себе рассказал. Оказалось, что он – гэдээровский диссидент с 40-летним стажем (с. 82). И у меня невольно возник вопрос: а мог бы в III Рейхе кто-то 40 лет заниматься диссидентской деятельностью? Полагаю, нет. И вовсе не потому, что сам рейх столько не просуществовал. А потому, что активного диссидента в рейхе в отличие от ГДР неизбежно ждала бы скорая (или мучительная – в концлагере) смерть.

Так же настойчив был в требовании признать «теорию тоталитаризма» и г-н Хельмут Кёниг («профессор, директор Института политических наук Университета Аахена»). Правда, его «аргументы» были еще беспомощнее, чем у Штайна и Темплина. Все, что он смог сделать, это сослаться на мнение Ханны Арендт, что тоталитарное господство – это нечто такое, что не забывается и после чего уже нельзя жить, как прежде (с. 70)! Если таков уровень мышления немецких профессоров политических наук (тем более директоров институтов) – плохи дела германской науки. Очевидно же, что любое крупное историческое событие (война, революция, голод, экономический крах, экономический бум, оккупация и т.д., и т.п.) не забывается. Очевидно также, что масса обывателей стремится (и им это удается) жить потом так, словно ничего не случилось. Если бы я не обладал некоторыми сведениями об умственном уровне немецкого академического сообщества в 50–60-е годы, я бы сказал, что после объединения Германии германские научные работники резко поглупели.

Еще один защитник «теории тоталитаризма», г-н Эрнст-Йорг фон Штудниц («председатель правления Германо-российского Форума» – интересно, что это такое?), чувствуется, очень большого ума мужчина, заявил, что тоталитаризм возник потому, что люди отказались от бога (с. 108). Мысль, безусловно, интересная. Впервые слышу, что нацисты были не христианами и не германскими язычниками, а атеистами. Обширные у них там, в Германии, познания по своей истории, однако.

«Неудобный» профессор Фрай оказался (как писали в документах инквизиции) упорным в своих заблуждениях. Г-ну Штайну он напомнил, что «национал-социализм – это часть европейского фашизма», это общепризнанный факт, а само слово «фашизм» – это родовое понятие, а вовсе не «формула Димитрова» (с. 101). Ссылавшимся на Ханну Арендт Фрай напомнил, что она создавала свою теорию «извне» (из эмиграции), на основе недостаточно информации, где-то эмпирично, а где-то дедуктивно и совершенно несистематично (с. 101, 104). И что последующие разработчики «теории тоталитаризма», в отличие от Арендт, которая могла искренне заблуждаться, прямо и незатейливо отнеслись к «теории тоталитаризма» как к оружию в «холодной войне», к средству оправдания коллаборационизма с фашизмом и средству демонизации ГДР (с. 101–102). На примере несоответствия реалий ГДР канонам «теории тоталитаризма» Фрай показал, что «характеризовать позднюю (то есть постсталинскую. – А.Т.) ГДР как тоталитарную…совершенно абсурдно» (с. 102). Зато, указал Фрай, «теория тоталитаризма» оказалась идеальным оправданием массового участия немцев в преступлениях нацизма: ведь если речь шла о тоталитаризме, то ему (не берем в расчет коммунистов и им подобных – они лишь представители «конкурирующего тоталитаризма»!) невозможно было сопротивляться. То есть проблема вины снимается. «Пример: так называемые дебаты о так называемом вынужденном исполнении преступного приказа – в 50-е гг. характерная черта апологетики» (с. 105). Фрай имеет в виду апологетику конформизма и коллаборационизма, конечно. А между тем, продолжает он, «нет эмпирических доказательств того, что при национал-социализме действительно последовали бы эти воображаемые санкции против индивида, который уклонился от выполнения определенных политических и идеологических требований. … в середине 30-х гг. была ситуация, когда начальная необходимость репрессий полностью отпала ввиду достигнутой в обществе высокой степени консенсуса и СС в принципе оказались перед необходимостью или закрыть систему концлагерей, или придумать что-то другое. … реальность национал-социалистского общества такова, что те, кто не были определены как евреи или “чуждые сообществу” (таково было тогдашнее понятие, в том числе и в источниках) и в качестве таковых стигматизированы, располагали относительной широтой возможностей поведения. А это не означало необходимости активного участия, можно было держаться в стороне многообразными способами» (с. 105).

И Фрай напомнил своим соотечественникам, что в середине 50-х годов большинство западных немцев было согласно с тем, что «национал-социализм был хорошей идеей, которая только плохо реализовалась» – и число думавших так на протяжении 50-х росло (с. 107)!

Конечно, справиться с Фраем его коллегам было нелегко и потому, что они постоянно сами себе «наступали на шнурки». То Манфред Саппер («редакция “Восточная Европа”») вдруг с удивлением заметит, что в 1990 году в Германии обнаружилось возрождение «теории тоталитаризма», которая, как всем казалось, давно преодолена (с. 86). То упомянутый Хельмут Кёниг, пытаясь объяснить Сапперу, как и почему это произошло, по забывчивости признается, что это связано с крахом «реального социализма» и отказом от антифашизма «поколения 68-го года» (с. 87).

По-профессорски увлекшись объяснением, Плейш… простите, Кёниг начинает раскрывать тайны: ренессанс «теории тоталитаризма» связан «с ролью антикоммунизма и анти-антикоммунизма в истории Федеративной республики. Для так называемого поколения 68-го, имевшего важное значение для этой темы, было необходимо дистанцироваться от преобладавшей идеологии Федеративной республики, а именно антикоммунизма. Они взяли на вооружение анти-антикоммунизм… преобладающий антикоммунизм мешает осмыслению национал-социалистского прошлого. И поэтому надо было отодвинуть антикоммунизм в сторону, чтобы стало возможно и обращение к теме национал-социалистского прошлого» (с. 87).

Так в процессе обсуждения начинаются сыпаться скелеты из шкафов. То Кёниг признает, что «тема национал-социалистского прошлого не играла в Федеративной республике 50-х гг. … никакой роли. Ее не анализировали и историки. Нет написанных немецкими историками исследований о Шоа, об уничтожении европейских евреев. Вышедшая в начале 60-х гг. в Америке знаменитая работа Рауля Хильберга не интересовала никого в Германии» (с. 73), – и ситуация изменится под воздействием бунтующей молодежи 60-х (г-н Кёниг даже скажет о «конфликте поколений») (с. 74). То фон Штудниц проговорится, что Карл Ясперс, фрустрированный пронацистскими настроениями общества ФРГ, в 1949 году бежал в Швейцарию (с. 108). То Саппер, явно не осознавая, что он говорит, признается, что послевоенный императив «Война – никогда больше!» (зафиксированный и в Конституции ФРГ) был в Западной Германии исподволь подменен другим – «Геноцид – никогда больше!» (с. 149), то есть война была разрешена! (Как будто бывает война без военных преступлений и геноцида.)

То Йенс-Христиан Вагнер («руководитель мемориального комплекса Миттельбау-Дора в Нордхаузене») упомянет о совершенно неизвестной у нас феерической истории в Гарделегене («маленьком городе между Ганновером и Берлином»), где в последние дни войны местные жители с помощью полиции, пожарных и других технических служб сожгли заживо свыше тысячи заключенных концлагеря. Оказывается, по этому преступлению в городе не так давно начался судебный процесс – и на процессе руководитель мемориала в Гарделегене выступил адвокатом местных жителей и возложил всю вину за массовое убийство на… самих заключенных! В результате суд остановили (с. 100). Признаюсь, меня эта история впечатлила.

А Фальк Бомсдорф («руководитель Московского бюро Фонда Фридриха Наумана») нехотя признал, что среди западногерманской молодежи (как он сказал, «тех, кому от 15 до 25 лет») растет «патриотический подход» («а отчасти и националистический»). «И я не знаю точно, – добавил г-н Бомсдорф, – какой из них (то есть критический по отношению к нацистскому прошлому или «патриотически-националистический». – А.Т.) правильный» (с. 39). Так-так. Интересненько.

А Берндт Бонвеч («профессор, директор Германского исторического института в Москве») ввел это признание в европейский контекст: напомнил, что и во Франции не обходится без «ревизионизма» – в парламенте пытаются реабилитировать колонизаторов в Алжире, а историки «пересматривают» взгляд на французское Сопротивление. Заодно г-н Бонвеч похвалил Василя Быкова за то, что у того полицай изображен куда патриотичнее и человечнее, чем партизан (с. 39)! Так они и выдают свои скрытые желания…

Спасибо стенограмме. Теперь ясно, какие (открыто не прокламируемые) настроения господствуют в объединенной Германии (в частности, в академической среде). Иначе как крипторевизионистскими и криптореваншистскими их назвать нельзя. А заодно стало ясно, кто из упомянутой публики – человек порядочный и чьи работы надо читать. Один. Норберт Фрай.